Содержание >> Отмена применения акта амнистии >

6. Письмо пророку. Писатель Солженицын, засыхающий дуб и гнилое яблоко

В общем, получив из Верховного суда России преступный ответ на свою жалобу за подписью судьи Верховного суда Куменкова А.В. и побыв пару недель в нокдауне, в конце марта 2001 года я сел за письмо Солженицыну.
Мне тогда было известно только одно - что он находится в России, а здоров ли и работает ли – того не ведал: по телевидению его уже несколько лет не показывали, газет я давно не читал, в Интернете своего сайта у Солженицына нет. Стал выяснять, где только мог, его адрес - безуспешно. Поставил задачу всем своим друзьям. Весь апрель месяц 2001 года имя Александра Исаевича Солженицына не выходило у меня из головы.
А в свободные часы я писал ему письмо. И вдруг в самом конце апреля 2001 года его показали по телевидению – жив-живехонек! Писатель Солженицын выступил с заявлением о необходимости введения смертной казни за преступления, связанные с терроризмом.
Если кто-то мне скажет, что это я своими мыслями извлек из общественного небытия писателя Солженицына, я по достоинству оценю юмор этого человека. Но если кто-то скажет, что я тут совершенно ни при чем, я с этим человеком не соглашусь.
Мне не понравились слова человека, прожившего великую жизнь, о необходимости введения смертной казни. Жалко - словно друга потерял.
Я думаю об этом иначе: нельзя просто так вводить или запрещать смертную казнь. Нельзя вводить смертную казнь в государстве, в котором не провозглашена национальная идея: если государство не объявило о своих высших ценностях, то оно не имеет право отбирать у человека его высшую ценность - его жизнь. Бесконечная ценность человеческой жизни в том, что жизнь – это возможность для человека придти к Истине, жизнь – это шанс. Для преступника – это возможность раскаяться. Этот единственный шанс отбирать нельзя. Речь, конечно, идет о мирном времени - когда нет речи о выживании государства.
А назначение пророка – выработать национальную идею, чтобы дать цель, смысл жизни каждому человеку, а вовсе не в том, чтобы развязать руки власти для убийства тех, кому этот пророк не смог открыть глаза и не смог показать цель.
Мне позвонил мой друг Михаил Мошкин и сообщил, что дача Солженицына находится в Троице-Лыкове, точного адреса нет, но там любой покажет.
Выбрал выходной – поехал. Поселочек Троице-Лыково - это та же самая Москва, но только с дачными участками – словно музей. Прямо за дачами начиналось асфальтированное шоссе, уходящее далеко в сосновый лес. Слева от шоссе однообразно тянулся глухой высокий покрашенный темно-зеленой краской забор, в котором через определенные интервалы - метров по сто - попадались такие же глухие ворота. Забор непрерывной стеной вдоль дороги уходит далеко в высокий темный сосновый лес. В моей сумке лежал пакет с письмом, который я готов был опустить в почтовый ящик у ворот с надписью "Дача Солженицына А.И.". Конечно, я не искал именно такой надписи, но я рассчитывал, что по каким-то побочным признакам я угадаю место проживания человека - бывшего властителя дум великой страны. Однако дача писателя что-то не попадалась. За заборами – тень и тишина. Все ворота – наглухо. Иногда встречались люди - кто с собакой гулял, кто ехал на велосипеде по каким-то своим делам, но спрашивать ни у кого не хотелось. Чем дальше я уходил по этому шоссе в сосновый лес, тем все отчетливее понимал, что государственные дачи все на одно, если можно так сказать, лицо, то есть безликие, и по забору не отличить, какой там, за этим забором, проживает человек - порядочный или не очень, заслуженный или вор. Я с огорчением остановился и пошел назад. Но сдаваться не хотелось, поэтому, вернувшись к поселку Троице-Лыково, спросил про дачу Солженицына у первого попавшегося человека. "Так вот же она, самые первые ворота" - был ответ проходящего мимо с тачкой не очень пожилого возраста мужчины. Но мужчина показал мне не дачу, а забор дачи Солженицына – дачи за этим забором не было видно.
Забор как забор - надписей никаких. И ворота - как у всех.
Забор писателя Солженицына ничем не отличался от других заборов.
Я подошел поближе к воротам, чтобы разглядеть всё повнимательнее: вдруг где-нибудь есть щелочка, над которой будет написано: «Для писем писателю Солженицыну». Щелочка была, но какая-то неприветливая, словно смотровая щель танка. И без какой бы то ни было надписи.
Долго крутиться возле ворот было неловко – возникло острое ощущение того, что где-то там, за этим забором, на телемониторе меня пристально разглядывают сытые, плотные, рыгающие после недавнего обеда охранники. И я пошел прочь от ворот вдоль забора в сторону Москвы-реки.
Скоро я узнал адрес, по которому можно было отправить письмо моему великому соотечественнику. Я сделал просто, как мне посоветовали мои друзья: отправил два письма с одним вопросом – на какой адрес я могу написать письмо Соженицыну?: один – по адресу Москва, лауреату Нобелевской премии Солженицыну А.И., и второй – Москва, пос. Троице-Лыково, и т.д. Ответ пришел на первое письмо. Содержание следующее:
«Русский Общественный Фонд Александра Солженицына. 1003009, Москва, Тверская ул., 12, кв. 169. 29 июня 2001 г. Уважаемый Н.М.Гурский! Вы можете написать Александру Исаевичу Солженицыну по указанному выше адресу Русского Общественного Фонда.
Секретарь Литературного представительства А.И.Солженицына (подпись) М.М.Уразова».

Я отправил свое письмо по этому адресу третьего июля 2001 года. Ответом в какой бы то ни было форме удостоен не был. Жалко! Мои друзья, которым я давал его почитать, говорили, что письмо хорошее.
Но мое корпение над ним на протяжении апреля-мая-июня 2001 года не пропало даром. Именно во время работы над этим письмом меня посетила идея - я пришел к выводу о необходимости создания организации потерпевших по уголовным делам, а также о необходимости создания сайта, посвященного защите прав потерпевших. В общем-то, именно с этой идеей я и обратился к знаменитому соотечественнику.
В доказательство могу привести копию почтового уведомления о вручении письма с подписью Уразовой. Текст письма приводить неохота, потому как противно (письмо, все-таки, личное), но отрывок на полторы странички с изложением этой моей идеи я привести готов. Если любознательный читатель эти полторы странички прочитает, то поймет, почему я не получил ответа на это свое письмо - я предложил Солженицыну создать организацию для борьбы простых людей с нарушающими закон властными структурами России - создать организацию с названием "Союз потерпевших".
Возможны, по моему разумению, следующие объяснения причины того, что мое письмо осталось без ответа:
- секретарь Литературного представительства А.И. Солженицына прочитала его, и решила передать не Солженицыну, а в другое место - "куда следует";
- Солженицын, прочитав это письмо и мое конкретное предложение, передал это письмо в это же самое место, а именно - "куда следует".
При таких обстоятельствах отвечать на подобное письмо совершенно невозможно - любой ответ будет означать признание моего авторства и возможность дальнейших контактов. А зачем почтенному писателю или государству нужен какой-то другой автор?
Необходимость создания подобной организации потерпевших от преступлений мне казалась очевидной - фактически эта идея является распространением на судебную систему принципа двойной записи, изобретенной знаменитым итальянским монахом Лукой Пачолли для бухгалтерских расчетов.
В чем суть двойной записи? Когда должник возвращает долг кредитору, он делает запись в своих финансовых документах о том, что этот долг возвращен (списывает деньги со счета). Но этот факт еще не является доказательством исполнения долга: получивший деньги должника кредитор может сказать, что никаких денег не получал. Вот когда на такую же сумму (но в другую сторону) изменится состояние второго счета - счета кредитора (аналог возврата расписки должнику), это и будет служить доказательством возврата долга. В случае когда дебиторов и кредиторов много, а каждая финансовая операция между ними отображается не на одном, а на двух счетах, то подтверждением правильности расчетов должно быть равенство суммы оборотов по дебетовым счетам сумме оборотов по кредитовым. То есть сколько денежек всеми вместе отдано, ровно столько же всеми вместе должно быть и получено. Называется это балансом. Именно в этом, как я понимаю, и заключается принцип двойной записи.
А у наших прокуроров принцип двойной записи подменяется двойной бухгалтерией: прокурорам плевать на интересы потерпевших (в данном случае - "кредиторов"); прокуроры отпускают убийцу и грабителя (естественно, не безвозмездно), а в своих учетных книгах пишут, что закон исполнен.

Так, вернемся к Солженицину. Фактически, как я теперь понимаю, вышло то, что я обратился к писателю Солженицыну с идеей, противоположной той, которую он провозглашал, начиная с конца апреля 2001 г. и весь последующий год. Это два противоположных способа борьбы с преступностью. Хотя дотошный читатель может сказать, что способ знаменитого писателя Солженицына А.И. (смертная казнь) не исключает способа совсем неизвестного потерпевшего по уголовному делу Гурского Н.М.
Однако, я вынужден сказать, что исключает. Причем исключает абсолютно. Почему? Предложение писателя Солженицына состоит в том, чтобы отдать право на человеческую жизнь в руки следователей, прокуроров и судей, то есть неограниченно увеличить их права. Я же говорю о том, чтобы соблюдать права потерпевших. А это, как читатель, наверное, уже понял из моего правдивого повествования, должно заметно ограничивать права упомянутых выше участников уголовного процесса. Хотя кое-кто может возразить, что увеличение прав правоохранительных органов по отношению к преступникам (подозреваемым или обвиняемым) не должно привести к ограничениям прав потерпевших. Это как посмотреть. Поначалу думается, что права потерпевших и обвиняемых в уголовном процессе можно себе представить в виде двух чаш одних и тех же весов: если одна чаша понимается вверх, то вторая обязательно опускается вниз. Однако, приведенные в данном повествовании факты говорят о том, что на самом деле это не так. Если принять образ весов, то на одной чаше этих весов будут права законников (следователей, прокуроров, судмедэкспертов и судей), а на другой - права потерпевших и обвиняемых. И законникам в России глубоко наплевать, как там, в противоположной чаше, распределяются права между обвиняемыми и потерпевшими. Потому что - они уверены - у нас весы сами по себе ничего не решают, решает тот, кто взвешивает. Вот ему-то и предложил писатель Солженицын отдать еще больше прав на человеческую жизнь.

ВОПРОС 102: Являются ли противоречащими друг другу два способа борьбы с преступностью - смертная казнь и неукоснительное соблюдение прав потерпевших? ГОЛОСОВАТЬ

Я снова окажусь в этих местах – в Троице-Лыково – через год, в конце августа 2002 года. В моих руках будет недорогой пленочный фотоаппарат – я только начну подкрадываться к реализации идеи создания своего сайта. За это время писатель Солженицын несколько раз успеет публично высказаться за введение смертной казни для террористов. Юридически правильнее было бы сказать не «для террористов», а «для обвиняемых, чье участие в террористической деятельности суд сочтет доказанным». Что у нас в России можно «доказать» Александр Исаевич должен знать получше многих. Знаю это и я, знаешь это и ты, мой внимательный читатель.
Если кто помнит, лето 2002 года в средней полосе России выдалось очень жарким и урожайным на яблоки. Вот и я углядел, проходя вдоль высокого окрашенного в темно-зеленый цвет забора писателя Солженицына, в глубине заросшего большими деревьями участка высокую яблоню с крупными красными плодами. Что происходит с человеком? Почему писатель в начале своей жизни пишет «Данко», а под конец, осев в «заслуженном» имении, провозглашает: «Если враг не сдается, его уничтожают»? Интересно, что бы ответил автор повести «Один день из жизни Ивана Денисовича», только-только поставивший в ней последнюю точку, на слова о том, что через много лет в России смертная казнь будет отменена, а он, Солженицын Александр Исаевич, будет ратовать за ее введение? Как всё меняется! Как меняются люди! Я шел по дороге вдоль высокого забора Солженицына. Дорога спускалась к Москве-реке, забор уходил вверх, а за забором – высокие яблони с крупными красными плодами. Что-то напоминает. Как же! Вспомнил! Из "Письма писателя Владимира Владимировича Маяковского писателю Алексею Максимовичу Горькому":
«Алексей Максимыч, из-за Ваших стекол виден Вам еще парящий сокол? Или с Вами начали дружить ползущие по саду ужи?».
Жил на этой шикарной (должно быть) даче писатель Солженицын вдвоем со своей женой. Трое родившихся у них и выросшие в эмиграции сыновей к России никакого отношения не имели.
Я дошел до берега Москвы-реки и внимательно посмотрел на противоположную сторону. Раньше там располагались общедоступные пляжи Сребряного Бора, на которых любила отдыхать вся Москва. Помню, как мальчишками, в шестидесятых, когда мы заплывали за буйки, кто-то из знающих предупредил нас, что на ту сторону лучше не переплывать – арестуют. От тех времен у меня осталась одна печальная фотография.
Потом я вернулся, чтобы сфотографировать вид на этот забор с самой нижней точки высокого берега Москвы-реки, на котором расположена эта дача. Лето 2002 года в Москве было очень жарким и сухим. И поэтому я не удивился, когда, долго стараясь выбрать наиболее подходящий ракурс для этого фотоснимка, я заметил, что вокруг меня, то тут то там, редко-редко, как с трудом сдерживаемые слезы, падают на землю некрупные коричневые желуди. Я поднял голову – ба-а! – оказывается, я находился у подножия большого засыхающего дуба. Снизу мне не было видно всей высоты этого дерева, но, как мне сейчас кажется, высокий берег с участком госдачи писателя Солженицина и растущими на этом участке большими яблонями был еще выше этого мощного векового дерева. Мне почему-то стало жалко этот дуб.
Я сделал последний снимок глухого зеленого забора писателя Солженицына на высоченном берегу Москвы-реки и пошел прочь. Вернулся к поселочку и вышел на улочку с названием «Первая Лыковская», и увидел поодаль у дороги пожилую женщину, сидящую на стуле возле своей калитки. Перед женщиной стоял столик, на нем - простенькие весы и большой таз с яблоками. Улица была абсолютно пустынна (как липовая аллея на Патриарших в том самом романе, и как площадь за воротами Химкинского кладбища, на которой в июле 1996 года одинокая женщина-продавец предложила мне купить у нее библию), и поэтому я понял, что пройти мимо этой женщины с яблоками не остановившись будет неприлично. К тому же меня уже начинала томить жажда, и я решил взять пару килограммов: отнесу заодно домой – матери и сыну. "Здесь же никто не ходит – не продадите", - сказал я женщине. «Но ты же прошел», - ответила она. Я передал женщине тридцать рублей, ссыпал яблоки в свою сумку, увидел одно наполовину гнилое и молча протянул ей назад. Она также молча протянула мне здоровое яблоко, а гнилое небрежно отбросила в сторону своей калитки. Я проследил глазами, как это яблоко шлепнулось об землю, и, немного прокатившись, застряло в траве. Затем я повернулся и, поблагодарив женщину, не торопясь - было жарко - пошел своей дорогой.
"Хорошая жена, хороший дом - что еще нужно человеку, чтобы встретить старость?!", вспомнились мне слова разбойника Абдуллы из фильма "Белое солнце пустыни". Разбойник, конечно, сказал правду - свою, разбойничью. Но у таможенника Павла Верещагина на этот счет мнение другое.
Интересно было бы взглянуть, как обустроена эта дача и какие цветастые заморские птицы бродят за высоким зеленым забором писателя Солженицына.
Как обустроена нынешняя Россия я представлял себе уже достаточно хорошо.

Более поздняя вставка (28.09.2016)
В том, что письмо моё писателю Солженицыну от 03.07.2001  там читали и перечитывали, я не сомневаюсь. Но раскачивались долго: лишь три года спустя,  в 2004 году, Дума приняла федеральный закон о защите прав потерпевших от преступлений, а в 2005 году штукари из администрации президента решили на моей идее, высказанной писателю Солженицыну,  немножко подзаработать (попилить бюджет), и сколотили "общественную" организацию "Сопротивление" с такими же, якобы, задачами.

Мой анализ жульнической антиобщественной работы этой организации см. здесь .

Вперед