Содержание >> Отмена применения акта амнистии >

Демонстрация силы - ответ председателя президиума МГКА Резника Г.М.

Прошло примерно две недели после того как мое второе заявление было доставлено в Президиум МГКА, как вдруг по моему домашнему телефону раздался звонок. Оказалось, что звонил мой старый знакомый – Петрович. Тот самый, через жену которого, работавшую на телевидении (она, по ее словам, попросила товарищей из передачи "Человек и закон" порекомендовать хорошего адвоката), я вышел на моего второго адвоката – Волкова Владимира Михайловича, бывшего следователя Генеральной прокуратуры. С Петровичем мы не виделись четыре года – с тех самых пор. После обязательных приветственных восклицаний и непродолжительного обмена «справками» о своем здоровье и здоровье своих близких пришли, как это обычно и бывало, к единому мнению, что надо бы увидеться. Стали договариваться о встрече. Обычно я подъезжал вечером к нему домой, и мы втроем с его женой целый вечер очень мило общались. На этот раз Петрович стал настаивать, чтобы эта встреча состоялась не вечером, а днем. При этом не затруднив себя изложением причин. Мне стало понятно, что разговор должен быть «tet-a-tet» - без его супруги. И мне стало понятно, откуда всё пошло – это была реакция на мое второе заявление в МГКА.
Нетрудно было предположить следующее развитие событий: получив по почте моё второе заявление, председатель президиума МГКА Резник Генри Маркович вызвал адвоката Муратова А.И. и сказал ему нечто вроде: «Как видите, уважаемый Андрей Иосифович, проблема ваша не рассосалась. Так что сделайте что-нибудь такое, чтобы эта ваша проблема не стала проблемой моей». После чего адвокат Муратов А.И. вышел на адвоката Волкова В.М. (ведь его фамилия тоже была упомянута в моем заявлении), адвокат Волков В.М. – на рекомендовавших его людей из уважаемой телевизионной передачи «Человек и закон», а те – на жену Петровича, которая – куда деваться – и
свела адвоката Волкова В.М. (или Муратова А.И., или их обоих) со своим мужем – моим старинным приятелем - Петровичем.
Встречи старых давно не видевших друг друга хороших знакомых проходят, наверное, по одному сценарию: выпили, закусили, вспомнили былое, поговорили о текущих делах. Рассказал Петровичу и я о своих перипетиях, связанных с поисками правосудия. При этом я каждую минуту ждал, что же скажет мне мой стародавний приятель, какую весточку пришлет от моих адвокатов Волкова В.М. и Муратова А.И.? И, что самое главное, в какой форме это будет сделано? Ведь не зря же он пригласил меня в отсутствие своей благоверной. Я мог бы поставить вопрос прямо: «Что тебя просили мне передать мои бывшие адвокаты - доверенные лица?». Но я не был уверен в том, что он также прямо на этот вопрос ответит: мы не были большими друзьями, последние двадцать лет встречи были случайными, раз в несколько лет: немножко выпьем, вспомним об общих знакомых по НИИДАРу – институту, где вместе раньше работали, обменяемся впечатлениями от жизни, похохочем. Семьями встречались только один раз - Наталья с ними не подружилась.
Поэтому я решил ждать.
Ничего интересного не произошло: после того как мы уже основательно выпили, мой приятель Петрович стал убеждать меня в том, что зря я кладу свою жизнь на борьбу с ветряными мельницами, что жизнь проходит и нужно жить, былого – не вернуть, и так далее и тому подобное. Но в конце этой завершающей части нашего разговора он очень четко и настойчиво, как гипнотизер, несколько раз сказал одну и ту же фразу: «Отстань ты от этих «аблакатов», отстань!».
На том всё и закончилось. Я шел домой и соображал: к чему был весь этот разговор? Может, я напрасно, как сейчас говорят, «догоняюсь»? Может, не выполнял мой старинный приятель Петрович ничьих заказов?
Но последующие события убедили меня как раз в обратном - буквально со следующего дня с моими телефонами (домашним и служебным) стали происходить некоторые не совсем понятные странности: кто-то настойчиво старался дать мне понять, что мой телефон прослушивается: появились отчетливые посторонние шумы и щелчки во время моих не очень частых разговоров; стали раздаваться звонки, но в трубке никто не отвечал; после моих звонков по другим номерам, кто-то делал обратный звоночек по моему номеру, словно хотел дать мне знать: всё нормально, мы на проводе, не спим, всё контролируем. Сначала я не обращал на эти странности внимания, потом стал их замечать. Окончательно меня убедил в справедливости моих подозрений следующий факт: как-то днем я со своей работы позвонил на работу жене моего брата Галине Петровне Гурской, мы поговорили, и закончили разговор. Но буквально через минуту по тому же номеру на работу Галине Петровне раздался звонок, и мужской голос спросил меня – Гурского Николая Михайловича. Случайно такого произойти не могло в принципе: у наших общих знакомых не было рабочего телефона Галины Петровны, да и меня после этого никто по телефону не разыскивал. Цель была достигнута – мне было дано понять, что в дело вмешались такие силы, которым мне нечего было противопоставить.
Теперь стала понятнее и роль в этом деле моего старинного приятеля Петровича. Во все детали мероприятия по моему «устрашению» он, я полагаю, мог быть и не посвящен, но свою роль он выполнил – возвестил о начале акции. Без этой встречи и его настойчивых советов «отстать от аблакатов» я мог и не оценить последовавших фокусов с показной прослушкой моих телефонов – домашнего и служебного.

ВОПРОС 98 Продался адвокатам мой бывший приятель Петрович, или это все мне только показалось? ГОЛОСОВАТЬ

ВОПРОС 99: В какую сумму могла обойтись адвокатам Муратову и Волкову эта акция с «прослушкой» моих домашнего и служебного телефонов, и с подключением к ней Петровича? ГОЛОСОВАТЬ

И ради чего всё это делалось? Очевидно, что адвокат Муратов А.И. очень не хотел, чтобы я повторил то, что я делал (и сделал) по отношению к юрцентру «ТИАН» - чтобы не писал жалоб на него во все инстанции, и чтобы не возбуждал иска против него и против Московской городской коллегии адвокатов в суде – опыт, слава Богу, уже какой-никакой имелся.
Хочу откровенно сказать, что такие соображения у меня были. Именно «соображения» - не больше. Я взвешивал все «за» и «против». Я знал, что начни я дело против адвоката Муратова А.И., я бы выиграл и этот иск. Но были причины, которые удерживали меня от этого: прежде всего – на это нужны были силы, а я, слава Богу, уже знал, чего это стоит, - таких сил у меня уже не было: каждый знает, что силы человека не берутся из воздуха, силы дает цель: какую цель себе поставишь, ровно столько сил тебе и отпустит Господь. Я уже не мог поставить себе целью прищучить адвоката Муратова А.И. – это было бы глупо. Причина следующая: каждому понятно естественное желание человека поймать и прибить крысу, стянувшую у него круг колбасы. Представь себе, читатель, что тебе это удалось, но пока ты гонялся за этой крысой, ты перевернул вверх дном весь свой дом, выбился из сил. Но поймал! И прибил!!!
Но что ты будешь делать, если на следующий день другая крыса стащит у тебя батон хлеба? Я думаю, ты не станешь за ней гоняться. Ты поймешь, что всех крыс не переловишь по отдельности – их нужно травить. Всех. Пусть это будет моей следующей теоремой: Теорема Справедливости №7: "Всех крыс не переловишь по отдельности. Их нужно травить. Всех".
Так что я просто не мог поставить себе целью отсуживать те, самое большее, полторы тысячи долларов США в рублевом эквиваленте (в общем-то, тоже немалые деньги), которые я за все время нашей совместной работы внес в кассу юридической консультации №20 Московской городской коллегии адвокатов.
И у меня было еще одно соображение против возбуждения иска: реальная оценка своих ресурсов противостоять возможному силовому давлению. Пока я был к этому не готов. Я был полностью поглощен борьбой на основном фронте – уголовным делом.
Но как же я был рад тому, что я в свое время не поддался тому гнусному искушению, и все-таки отдал адвокату Муратову А.И. обещанную мной четверть от средств, возвращенных мне по суду юридическим центром «ТИАН»! Как я был этому рад! Я ничего не был должен адвокату Муратову А.И.!
Был и еще один фактор, повлиявший на мое решение: обращение в суд с иском к адвокату Муратову было бы стандартным ходом, а это было уже неоригинально и было мне неинтересно, потому что этот ход не вел к общей победе.
Я иногда задумываюсь над тем, неужели адвокат Муратов не чувствовал, что нельзя брать с меня денег за его помощь в деле против ООО «ЮЦ «ТИАН»? Неужели ничто ему не подсказывало, что, работая против моих интересов в уголовном деле, в гражданском надо проявить великодушие и сделать широкий жест? Нет, читатель, не чувствовал и не понимал этого умница-адвокат Муратов А.И., потому что великодушие – это оборотная сторона разума. А ум и разум – это не одно и то же. Пожалуй, следует включить это соображение в список моих теорем и еще пособирать доказательства. Итак, Теорема Справедливости № 8: "Великодушие - неотъемлемая часть разума".
Наш деревенский мужик Виктор Алексеевич Комаров, слушая пространные рассуждения более молодых мужиков-москвичей на разные отвлеченные темы, очень любит вставлять одну самодельную фразу: «Вы ребята, конечно, умные. Но не надо умничать!». И после этих слов говорил свое, конкретное – обычно предлагал налить еще по одной.
Вот и мне сдается, что эту неопределенную ситуацию с моей оплатой его услуг за участие в моем гражданском деле адвокат Муратов мог воспринимать как-то по-своему: моя готовность заплатить нигде и никак не оговоренные деньги могла оцениваться адвокатом Муратовым как знак – знак моего полного доверия к нему и к тому, что он делает в уголовном деле. А это для любого адвоката очень важно, и тем более для того адвоката, который работает против интересов своего клиента.
Я не могу сказать точно, испугался я или нет, когда понял, что мои бывшие адвокаты – Муратов А.И. и Волков В.М. (с подачи председателя президиума МГКА адвоката Резника Г.М.) – мне угрожают. Я трезво оценивал свои силы, я понимал, что наши силы не равны: в мой дом в любой момент могут войти два человека в милицейской форме (очень даже запросто, что в мое отсутствие) и забрать все мои папки с копиями материалов по уголовному делу. Чем могла им препятствовать моя старая мать-инвалид? Это было единственное, чего я боялся больше всего. Тогда я перетащил документы на работу. Но и это не успокоило. В конце концов, я разорился, наконец, (давно мечтал) на компьютер со сканером, и отсканировал все документы – теперь не страшно: копии всех документов умещались на одном CD-диске. Поди найди их все.
Но все-таки, наверное, какое-то время я боялся этих моих адвокатов, потому что именно в один из тех дней, в ночь на 17 апреля 2001 года, мне приснился следующий сон: я метался по этажам большого, в несколько этажей, здания с высокими потолками, и словно бы хотел попасть в располагавшуюся в этом здании баню. Потом многочисленный народ повалил из бани, как после киносеанса, на улицу – все чистые, мытые, здоровые. Я – вместе со всеми. На улице – темень и слякоть. На моих глазах бежит и всех обгоняет веселая молоденькая девчонка. И вдруг какой-то мальчишка ставит ей подножку, и она с разбегу плашмя падает в грязь, мальчишка убегает от нее и бежит прямо на меня. Я перехватываю его, хочу схватить за шиворот - он увертывается, около меня оказывается еще несколько таких же молоденьких пацанов. Из других людей вокруг уже никого, я хочу дать этому затрещину – он уворачивается, но не убегает. Они меня окружают, я пытаюсь их раскидать, но не могу никого из них схватить или ударить. Начинаю понимать, что как раз я то им и нужен. Вселяется поганое чувство страха. Не знаю что делать. Чувствую, что они меня могут одолеть. Еще во сне начинаю думать о газовом баллончике. Просыпаюсь. Лежу с этим чувством страха. Понимаю, что больше не засну. Встаю. Я понимаю, что я слишком много думаю о том, чем мне могут навредить мои адвокаты, которые были моими представителями в уголовном деле, и которые работали на убийцу моей жены. У меня как будто бы начинает пропадать решимость идти до конца в моем деле. Исчезает твердость духа. И этот сон показывает мне меня со стороны: я забываю о той веселой девчонке, которую с разбега бросили в грязь. И меня снова охватило чувство возмущения этими моими адвокатами, и самим собой.

Теперь немного о Петровиче: когда-то давным-давно, когда нам было по двадцать с небольшим - еще в НИИДАРе, он сам показал свою суть, рассказав мне один анекдот. Я на всю жизнь запомнил, с каким он восторгом его рассказывал и как потом сам над этим анекдотом хихикал:
«В СССР было организовано «Общество пофигистов». Журналист берет интервью у одного из активных деятелей этого общества:
- Как вы относитесь к проблеме озеленения Москвы?
- Проблема озеленения Москвы нашему обществу пофигу!
- А как вы относитесь к необходимости ежедневно ходить на работу, выполнять производственные задания, планы, социалистические обязательства?
- Проблема выполнения производственных планов нам тоже пофигу.
- А как вы относитесь к своей зарплате? Может, ее отменить?
- Нет, ошибаетесь! Как раз зарплату мы уважаем. Как же можно без зарплаты?
- Что-то у нас не сходится: работа вам, как вы говорите, «пофигу», а зарплату – давай?
- А нам пофигу, что у вас что-то «не сходится».

В своей жизни я совершал не много поступков, которыми мог бы впоследствии гордиться. Изложенные выше события марта-апреля 2001 года – в частности разговор с теперь уже бывшим моим приятелем Петровичем - напомнили мне об одном таком моем поступке многолетней давности.
Если читатель помнит, я рассказывал о том, что в свое время я лечил свое заикание в стационаре московской (в то время она называлась «психиатрической) клинике имени Соловьева (теперь это «Клиника неврозов»). Я пробыл там семьдесят дней и вернулся на работу в январе 1970 года счастливый, отдохнувший, полный сил, практически полностью избавленный от своего дефекта. Вот тут-то меня и подловили мои товарищи-комсомольцы сектора №24 Научно-исследовательского института дальней радиосвязи. На первом же перевыборном комсомольском собрании они единогласно выбрали меня секретарем комсомольской организации. Взять самоотвод мне не удалось.
Люди моего возраста помнят, что в те времена такие места старались занять молодые люди особого склада – кто хотел продвинуться по общественной линии, вступить в партию (имеется в виду всесильная в то время КПСС). У меня такого желания и таких планов не было – нужно было учиться на вечернем отделении института, работать, а такая «общественная нагрузка» требовала много времени и специфических черт характера, которыми я не обладал. Только сейчас, вспоминая то время, я понял, почему ребята спихнули эту работу на меня - однажды я достаточно активно выступил на общественном, так сказать, поприще. А произошло это следующим образом. За год или больше перед этим к нам в лабораторию пришел из МЭИ инженер – молодой специалист Костас Дубаускас. Родом он был из Риги, отец его был известным в Риге строителем, и уже во время работы Костаса в нашей лаборатории его отцу было присвоено звание Героя социалистического труда (сам читал в "Правде"). Во время учебы в МЭИ Костас женился и вот по распределению оказался у нас. Уровнем своего образования, да и , наверное, внутренней культуры, он отличался от всех нас. Он быстро сошелся с ребятами - своими ровесниками-инженерами (я тогда был техником), и решил наладить в секторе культурную жизнь. Он организовал стенгазету, придумал ей название - "Факел", и сделал сам первый номер - про Чурлениса. Словно свежий ветерок подул в коридорах важного оборонного института - "почтового ящика", в котором на стенах могли висеть только плакаты первого отдела типа "Не болтай", "Болтун - находка для шпиона", и т.п. Газета с гравюрами художника Чурлениса висела в коридоре на стене нашей лаборатории так долго, что стало понятно, что остальным более образованным, чем я, товарищам нашего сектора рассказать в этой газете было не о чем. И тогда я, чтобы, с одной стороны, поддержать Костаса (мы работали вместе в одной лаборатории), и чтобы он особенно не задавался (с другой) сделал следующий номер стенгазеты - про Маяковского. На том, если мне не изменяет память, наш "Факел" и отгорел. Но наши комсомольцы, видимо, мою активность запомнили.
Я проработал секретарем два года - до своего ухода на учебу на дневное отделение Московского энергетического института по направлению НИИДАРа. И вот как-то раз ко мне подошел секретарь партийной организации нашего сектора Александр Дмитриевич Зайцев и сказал, что на наш институт «пришла разнарядка» - нужно представить кандидатуру молодого человека, комсомольца в заседатели народного суда, и что можно было бы оказать такое доверие члену нашей комсомольской организации Петровичу. Я немедленно ответил Александру Дмитриевичу категорическим "нет". Я ответил так не потому, что имел что-то личное против Петровича. И не потому, что мне не было предложено самому выбрать человека из своего коллектива (а это очень даже может быть обидно, и, главное, такой человек был). Я так ответил потому, что образ Петровича ну никак не соответствовал (в моем представлении) образу судьи. И все.
К чести Александра Дмитриевича Зайцева обязан сказать, что он и не стал выяснять причины моего отказа, и не оказал никакого на меня давления. Разговор был приватный, и никто впоследствии об этом не узнал. Хотя, если немножко подумать, из такого поведения секретаря партийной организации двадцать четвертого сектора НИИДАРа армейского офицера в отставке Александра Дмитриевича Зайцева можно сделать, как минимум, два вывода: во-первых, что предложить в судьи Петровича была не его, Александра Дмитриевича, инициатива, а чья-то еще; и, во-вторых, что с моим решением он был полностью согласен.
Однако, после того как я привел этот эпизод с Петровичем, я сам стал задумываться (уже работая над этим текстом) над тем, почему же я тогда так поступил: ведь мы, можно сказать, были друзьями, и скажи я только одно слово - у человека могла бы измениться вся его жизнь. Я не сразу вспомнил один эпизод из той нашей жизни, о котором считаю возможным здесь рассказать - все равно с краткостью у меня определенно не получается, а эпизод того достоин.
Это было совсем недавно, лет тридцать пять назад. Трое ребят и одна девушка из нашего сектора (они были из одной лаборатории) решили провести отпуск на байдарках (тогда так делали многие) - пройтись по северному Уралу: подняться вверх по реке Ивдель, там пешком перейти на Вишеру и спуститься вниз. Двух лодок им показалось мало, и они позвали меня. Я, недолго думая, подговорил своего друга Владимира Морозова, у которого была своя лодка, и мы, оформив отпуска, присоединились к этой компании. Ни у меня, ни у Морозова опыта хождения по горным речкам не было совсем, а у наиболее опытного из нашей группы – Юрия Иванова – не было никакого желания сколачивать из нас команду и нам что-нибудь подсказывать – он вез на своей лодке свою будущую жену (через месяц у них намечалась свадьба), и ничего вокруг, кроме ее фигуры на переднем сиденьи своей лодки, он не видел и видеть не хотел. По этим  причинам мы с Морозовым искупались несколько раз в не очень серьезных порогах, что было, конечно, неприятно (в основном из-за того, что было глупо - без этого прекрасно можно было бы обойтись), но терпимо, потому что наши лодка и вещи оставались хоть и промокшими, но целыми. На одной из стоянок мы решили не разбивать палатки, а переночевать в небольшой относительно целой стоявшей на берегу избушке. Когда после ужина, перемыв все котлы, я в эту избушку вошел, все уже мирно лежали в своих спальных мешках. Лег спать и я. Однако через полчаса борьбы с мошкарой я понял, что в этой избушке - не в палатке: всю мошкару не перебьешь, и вспомнил, что мы брали мазь от мошкары, и что ребята наверняка ею намазались, если так тихо лежат. И я попросил мазь у народа. Владимир Морозов мне ответил - сказал, что передал мазь одному из тех четверых. Я обратился к каждому по имени - кто-то сказал, что передал мазь другому, а остальные и вовсе не ответили - притворились спящими. Была уже ночь, и я решил не тормошить народ. Ребята выспались. Утро следующего дня было солнечным, и для моих спутников оказалось очень веселым - они все дружно захохотали, увидев мое лицо. Из любезно предоставленного мне зеркальца на меня смотрело расплывшееся до безобразных размеров лицо чужого человека. Нечего говорить, что эту ночь я практически не спал, что в тот день и сказалось - к концу дня мы с Морозовым вновь оказались в воде, и на этот раз посерьезному. Та самая антикомариная мазь была в ту ночь именно у Петровича, и именно он поленился вылезти из своего спального мешка, чтобы достать ее из своего рюкзака и передать мне. И никто другой из нашей компании не попросил его это сделать. И не сделал сам.
И сейчас, много лет спустя, я убедился в правильности своего ответа Александру Дмитриевичу Зайцеву – я думаю, что в России одним нечистоплотным судьей стало меньше. Почему я так думаю? По моим представлениям, Петрович обязан был во время нашего последнего разговора открыть карты, то есть сказать то, что было очевидно:
«На мою жену на работе наехали - «попросили», чтобы я предупредил тебя. Ты можешь поступать, как знаешь, но будь осторожен. От твоих адвокатов следует ожидать дальнейших действий: связей и денег у них, сам понимаешь, достаточно. Отказаться от этого разговора с тобой я не смог, потому что если жену с телевидения попрут, ей такую же работу, сам понимаешь, не найти».
И я только сейчас понял, почему тогда, давным-давно, секретарь партийной организации нашего сектора Александр Дмитриевич Зайцев назвал именно Петровича – мне думается, что таким было решение отдела кадров нашего института: отец Петровича был полковником милиции.
И еще о Петровиче: во время этого нашего последнего разговора, когда он готовил меня к проведению моими адвокатами акции устрашения, я рассказал ему про тот свой разговор с Александром Дмитриевичем Зайцевым, и сказал ему, что ответил председателю парткома нашего сектора категорическим отказом. На что Петрович с сожалением ответил примерно следующими словами: "Вот видишь - ошибочку ты допустил. Если бы я стал судьей, возможно, и помог бы тебе".
Что-то я в этом сомневаюсь.

ВОПРОС 100: Если бы Петрович был судьей, захотел бы он мне помочь (при наличии такой возможности) в справедливом и законном решении моих проблем? ГОЛОСОВАТЬ

Но вернемся к ответу МГКА: во всем этом "ответе МГКА в установленном законом порядке" меня удивило одно - зачем в это дело ввязался адвокат Волков В.М. Против него фактов, какие можно было бы приложить к исковому заявлению в суд, у меня не было никаких - были только подозрения, да та "тайная вечеря" с "апостолами" из Генеральной прокуратуры РФ . Но если адвокат Волков В.М. подключился к адвокату Муратову А.И., значит ему было чего бояться. Интересно, чего же так испугался адвокат Волков В.М., бывший следователь Генеральной прокуратуры РФ?
Ему придется еще пожалеть о том, что он пошел навстречу адвокату Муратову А.И. - этот его канал выхода на меня через Петровича ему еще очень понадобится. Но... он уже будет использован. И испорчен.
Я много думал о том, стоит ли мне включать в свой список действующих лиц председателя президиума МОКА Резника Генри Марковича – ведь у меня нет ни одного документа с его подписью. И решил, что стоит – имею право: ведь реакция на подобные заявления входила – по закону – именно в его личные обязанности. Моих заявлений было два, а не одно. Стоит включать еще и потому, что очень уж серьезная последовала реакция на мои заявления на его имя. И эти ответные на мое заявление действия Московской городской коллегии адвокатов, как и реакция Московской областной коллегии адвокатов на мое заявление об адвокате Гоцеве М.В ., можно считать доказательством для следующей теоремы: Теорема Справедливости №9: "Каждого адвоката-преступника прикрывает преступник-адвокат более высокого ранга".

ВОПРОС 101 Был ли ознакомлен Председатель президиума МГКА Резник Г.М. с содержанием моего заявления на его имя от 27.12.2000 г.? ГОЛОСОВАТЬ

И все-таки память не отпускает - мне придется дорассказать историю нашего дилетантского похода "по северному Уралу". После того как мы с Морозовым не без некоторых материальных потерь выбрались из бушующей воды очередного в общем-то несложного порога и к ночи обсушились, я понял, что дальше с этими ребятами я не пойду. О чем им и объявил. Мой друг Владимир Морозов меня поддержал. Оставшиеся дни нашего отпуска мы Морозовым решили провести здесь же, на Ивдели, благо у нас были ружья и в достаточном количестве патроны, а в притоках Ивдели было полно уток, и в лесах – боровой дичи. Так и сделали.
У Морозова было шикарное ружье – трофейное немецкое «Зауэр - три кольца» двенадцатого калибра. Легкое, как пушинка – легче моей «советской» одностволки, тоже двенадцатого калибра. И я, конечно, не смог удержаться от того, чтобы не испытать ружье знаменитой фирмы в деле. В тот солнечный день мы стояли с Морозовым на узкой – шириной метров тридцать - полоске берега реки, на десятки метров вверх поднимались скалы. Крупными шагами я отмерил дистанцию в восемьдесят метров – примерное расстояние прямолинейного полета пули из гладкоствольного ружья, и прикрепил к ветке кустарника страничку из журнала «Огонек». Я стрелял из положения стоя, целился недолго, радость от владения прекрасным оружием словно втекала в меня от ружья через ладони обеих моих рук, по предплечьям и плечам, и соединялась в горле. Лист от «Огонька» казался размером меньше мушки ружья. После выстрела – сладкий запах сгоревшего пороха, а в ушах – тонкий звон прекрасной ружейной стали. Когда я подошел к мишени, я увидел ровное круглое отверстие в самом центре прямоугольного листа, точно на пересечении его воображаемых диагоналей. Морозов своим выстрелом в мишень не попал. Больше по этой мишени мы стрелять не стали.
Я часто думаю о том, почему тот мой выстрел оказался таким удачным, случайно ли? Я думаю, что тогда я "попал в десятку" не только потому, что ружье было очень хорошим, и не только потому, что поднимавшиеся с двух сторон скалы исключали наличие бокового ветра, и не только потому, что я в то время был молодым, сильным, часто ездил на охоту и был в хорошей спортивной форме, и даже не потому, что когда-то мальчишкой я несколько месяцев отзанимался в спортивной стрелковой секции и хорошо усвоил некоторые советы опытного тренера. Тот мой выстрел лег в десятку еще по одной причине - потому, что я перед этим принял правильное решение, сделавшее меня свободным – я отказался идти дальше с теми, кого я перестал уважать.

Вперед